Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из
того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы
в бога не
веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере,
в вере тверд и каждое воскресенье бываю
в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
В другой раз он начал с
того, что убеждал обывателей
уверовать в богиню Разума, и кончил
тем, что просил признать непогрешимость папы.
Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей
веровал беспечно,
А сам
в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
Под вечер иногда сходилась
Соседей добрая семья,
Нецеремонные друзья,
И потужить, и позлословить,
И посмеяться кой о чем.
Проходит время; между
темПрикажут Ольге чай готовить,
Там ужин, там и спать пора,
И гости едут со двора.
На всякий случай есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если,
то есть на всякий случай (чему я, впрочем, не
верую и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла бы вам охота
в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите),
то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Положимте, что так.
Блажен, кто
верует, тепло ему на свете! —
Ах! боже мой! ужли я здесь опять,
В Москве! у вас! да как же вас узнать!
Где время
то? где возраст
тот невинный,
Когда, бывало,
в вечер длинный
Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,
Играем и шумим по стульям и столам.
А тут ваш батюшка с мадамой, за пикетом;
Мы
в темном уголке, и кажется, что
в этом!
Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик,
дверь…
— Тебе охота знать,
верую ли я
в бога?
Верую. Но —
в того, которого
в древности звали Пропатор, Проарх, Эон, — ты с гностиками знаком?
— Самоубийственно пьет. Маркс ему вреден. У меня сын тоже насильно заставляет себя
веровать в Маркса. Ему — простительно. Он — с озлобления на людей за погубленную жизнь. Некоторые верят из глупой, детской храбрости: боится мальчуган темноты, но — лезет
в нее, стыдясь товарищей, ломая себя, дабы показать: я-де не трус! Некоторые
веруют по торопливости, но большинство от страха. Сих, последних, я не
того… не очень уважаю.
— А пожалуй, не надо бы. Мне вот кажется, что для государства нашего весьма полезно столкновение
тех, кои
веруют по Герцену и славянофилам с опорой на Николая Чудотворца
в лице мужичка, с
теми, кои хотят
веровать по Гегелю и Марксу с опорою на Дарвина.
«Слишком умна для
того, чтобы
веровать. Но ведь не может же быть какой-то секты без веры
в бога или черта!» — размышлял он.
«Он делает не
то, что все, а против всех. Ты делаешь, не
веруя. Едва ли даже ты ищешь самозабвения. Под всею путаницей твоих размышлений скрыто живет страх пред жизнью, детский страх темноты, которую ты не можешь, не
в силах осветить. Да и мысли твои — не твои. Найди, назови хоть одну, которая была бы твоя, никем до тебя не выражена?»
Она одевала излияние сердца
в те краски, какими горело ее воображение
в настоящий момент, и
веровала, что они верны природе, и спешила
в невинном и бессознательном кокетстве явиться
в прекрасном уборе перед глазами своего друга.
Но теперь она
уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и
в нем воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она
веровала в него,
тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть героем не ума ее и сердца только, но и воображения. А она
веровала в него так, что не признавала между ним и собой другого посредника, другой инстанции, кроме Бога.
Где Вера не была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко —
верует ли сам апостол
в свою доктрину, есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему,
то опыту. «И будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
— Я думаю, — говорил он не
то Марфеньке, не
то про себя, — во что хочешь
веруй:
в божество,
в математику или
в философию, жизнь поддается всему. Ты, Марфенька, где училась?
— Я не спрашиваю вас,
веруете ли вы: если вы уж не
уверовали в полкового командира
в полку,
в ректора
в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию — такие очевидности,
то где вам
уверовать в Бога! — сказал Райский. — Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
Я, конечно, не для
того, чтоб вас дразнить, и, поверьте, что
в Бога
верую; но все эти тайны давно открыты умом, а что еще не открыто,
то будет открыто все, совершенно наверно и, может быть,
в самый короткий срок.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч
в монастыре ест кутью и кладет поклоны, а
в Бога не
верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал я, — и сверх
того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз десять прежде
того микроскоп видел, что ж он так с ума сошел
в одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная…
в монастыре выработал.
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня
в последний раз еду, особенно после
того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая,
в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно
веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
Разумеется, я видел тоже, что он ловит меня, как мальчишку (наверное — видел тогда же); но мысль о браке с нею до
того пронзила меня всего, что я хоть и удивлялся на Ламберта, как это он может верить
в такую фантазию, но
в то же время сам стремительно
в нее
уверовал, ни на миг не утрачивая, однако, сознания, что это, конечно, ни за что не может осуществиться.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к
тому же страсть моя — говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль,
в которую
верую, и почти всегда так выходит, что
в конце изложения я сам перестаю
веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
Другой, также от нечего делать, пророчит: «Завтра будет перемена, ветер: горизонт облачен». Всем до
того хочется дальше, что
уверуют и ждут — опять ничего. Однажды вдруг мы порадовались было: фрегат пошел восемь узлов,
то есть четырнадцать верст
в час; я слышал это из каюты и спросил проходившего мимо Посьета...
Ведь коли бы я тогда
веровал в самую во истину, как
веровать надлежит,
то тогда действительно было бы грешно, если бы муки за свою веру не принял и
в поганую Магометову веру перешел.
Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало
того, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные,
верую в порядок,
в смысл жизни,
верую в вечную гармонию,
в которой мы будто бы все сольемся,
верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее
в бесконечность.
На что великий святитель подымает перст и отвечает: «Рече безумец
в сердце своем несть Бог!»
Тот как был, так и
в ноги: «
Верую, кричит, и крещенье принимаю».
— Потому что, по всей вероятности, не
веруете сами ни
в бессмертие вашей души, ни даже
в то, что написали о церкви и о церковном вопросе.
— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере
того как будете преуспевать
в любви, будете убеждаться и
в бытии Бога, и
в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения
в любви к ближнему, тогда уж несомненно
уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти
в вашу душу. Это испытано, это точно.
Задача
в том, чтоб я как можно скорее мог объяснить тебе мою суть,
то есть что я за человек, во что
верую и на что надеюсь, ведь так, так?
Не далее как дней пять
тому назад,
в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил
в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле,
то не от закона естественного, а единственно потому, что люди
веровали в свое бессмертие.
Прибавьте, что он был юноша отчасти уже нашего последнего времени,
то есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и верующий
в нее, а
уверовав, требующий немедленного участия
в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью.
А которые
в Бога не
веруют, ну
те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же черт выйдет, все
те же вопросы, только с другого конца.
И заметь себе, обман во имя
того,
в идеал которого столь страстно
веровал старик во всю свою жизнь!
Я сейчас здесь сидел и знаешь что говорил себе: не
веруй я
в жизнь, разуверься я
в дорогой женщине, разуверься
в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования — а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку,
то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
Кто же
уверовал в народ Божий,
тот узрит и святыню его, хотя бы и сам не верил
в нее до
того вовсе.
—
То ли еще узрим,
то ли еще узрим! — повторили кругом монахи, но отец Паисий, снова нахмурившись, попросил всех хотя бы до времени вслух о сем не сообщать никому, «пока еще более подтвердится, ибо много
в светских легкомыслия, да и случай сей мог произойти естественно», — прибавил он осторожно, как бы для очистки совести, но почти сам не
веруя своей оговорке, что очень хорошо усмотрели и слушавшие.
Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению,
то воистину
веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию.
Ибо забота этих жалких созданий не
в том только состоит, чтобы сыскать
то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все
уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. — Одно только плохо — нехристь он, азиат,
в бога не
верует, а вот поди-ка, живет на земле все равно так же, как и я. Чудно, право! И что с ним только на
том свете будет?
Делали шалости и мы, пировали и мы, но основной тон был не
тот, диапазон был слишком поднят. Шалость, разгул не становились целью. Цель была вера
в призвание; положимте, что мы ошибались, но, фактически
веруя, мы уважали
в себе и друг
в друге орудия общего дела.
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар был, танцевать трудно, но, как говорится, попал
в стаю, лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от
той самой лошади, которую Калигула посадил
в сенате… (Садится.) Но вот беда: денег нет! Голодная собака
верует только
в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только про деньги…
К этому прибавляли,
в виде современной характеристики нравов, что бестолковый молодой человек действительно любил свою невесту, генеральскую дочь, но отказался от нее единственно из нигилизма и ради предстоящего скандала, чтобы не отказать себе
в удовольствии жениться пред всем светом на потерянной женщине и
тем доказать, что
в его убеждении нет ни потерянных, ни добродетельных женщин, а есть только одна свободная женщина; что он
в светское и старое разделение не верит, а
верует в один только «женский вопрос».
— Вот это я люблю! Нет, вот это лучше всего! — выкрикивал он конвульсивно, чуть не задыхаясь. — Один совсем
в бога не
верует, а другой уж до
того верует, что и людей режет по молитве… Нет, этого, брат князь, не выдумаешь! Ха-ха-ха! Нет, это лучше всего!..
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не
веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать
в него заглянет.
Но подобно
тому французу-семинаристу, о котором только что напечатан был анекдот и который нарочно допустил посвятить себя
в сан священника, нарочно сам просил этого посвящения, исполнил все обряды, все поклонения, лобызания, клятвы и пр., чтобы на другой же день публично объявить письмом своему епископу, что он, не
веруя в бога, считает бесчестным обманывать народ и кормиться от него даром, а потому слагает с себя вчерашний сан, а письмо свое печатает
в либеральных газетах, — подобно этому атеисту, сфальшивил будто бы
в своем роде и князь.
Потерпев неудачу
в прикладных науках, он сразу перешел к метафизике. Однажды он очень самоуверенно и таким тоном, после которого не оставалось никаких возражений, заявил Любке, что бога нет и что он берется это доказать
в продолжение пяти минут. Тогда Любка вскочила с места и сказала ему твердо, что она, хотя и бывшая проститутка, но
верует в бога и не позволит его обижать
в своем присутствии и что если он будет продолжать такие глупости,
то она пожалуется Василию Васильевичу.
— А
тем, — отвечал
тот прежним же озлобленным и огорченным тоном, — что она теперь не женщина стала, а какое-то чудовище:
в бога не
верует, брака не признает, собственности тоже, Россию ненавидит.
Тебеньков между
тем торжествовал. Он заметил мое раздумье и до
того уверовал в неотразимую убедительность своих доводов, что все лицо его как бы сияло вдохновением.
Решивши таким образом насущные вопросы, он с таким апломбом пропагандировал свои «идеи», что не только Сережа и Володя, но даже и некоторые начальники
уверовали в существование этих «идей». И когда это мнение установилось прочно,
то он легко достиг довольно важного второстепенного поста, где имел своих подчиненных, которым мог вполне развязно говорить:"Вот вам моя идея! вам остается только развить ее!"Но уже и отсюда он прозревал далеко и видел
в будущем перспективу совсем иного свойства…
И вдруг весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает и гогочет от внутреннего просветления. Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит, все
уверовали в"чудеса кровопускания", да не только сами
уверовали, но хотят, чтоб и другие
тому же верили, чтобы ни
в ком не осталось ни тени прежнего либерализма.
— Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы
то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, — о матери вы тоскуете, — зачем она вам? И все другие люди за народ страдают,
в тюрьмы идут и
в Сибирь, умирают… Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу,
в дождик, — идут семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они — чисто любят!
Веруют!
Веруют, Андрюша! А я — не умею так! Я люблю свое, близкое!
— Я говорил, — продолжал Павел, — не о
том добром и милостивом боге,
в которого вы
веруете, а о
том, которым попы грозят нам, как палкой, — о боге, именем которого хотят заставить всех людей подчиниться злой воле немногих…